Женское счастье

«Сегодня обязательно поеду к ней и скажу», – она смотрела, как он надевает рубашку, берет пиджак, виновато улыбается:
- Ладно, Надя, мне пора… Не хочется опаздывать.
- Иди, Рома, иди, дорогой, – вскочила с постели, поцеловала, проводила до дверей.
Бабы-куры, бабы-дуры, сидят наседками, распустехами, ждут, что такую вот – обрюзгшую, не вылезающую с кухни, или замученную на работе, облепленную ребятишками, что ее будут любить до конца жизни. А если придет молодая, красивая, тонкая, с высокой грудью, с длинными ногами, в прозрачных платьях и ажурных чулках, с перламутровой кожей, бездонными глазами, ласковая, страстная, гибкая, прямо под руку? Удержатся на краю омута? Даже самые-самые? Верные, любящие, честные?
Что жена? Ворчащее и требующее существо, домашний робот для мытья посуды и полов, сборник рецептов, носовой платок для детских соплей. Ей все время – вынеси мусор, купи хлеба и молока, заплати за квартиру. А мне – ничего, приходи, любимый, все сделаю сама. Всегда жду с радостью, с улыбкой, с нежностью, пониманием. Всегда выслушаю, приласкаю, дам совет, поддержу, утешу. Так кто победит? Кто, я спрашиваю?
Она ехала в новеньком ярко-розовом автобусе, вдыхала еще не выветрившийся запах пластмассы, резины, синтетической ткани. Смотрела в окно, вспоминала прежние, старые автобусы, неистово дребезжащие – кажется, развалятся на ходу, разлетятся на запчасти. Пропахшие бензином, запыленные, с надрывающимися до хрипа моторами. Отслужили свое, сгинули. Теперь она катит в свое детство на машине, похожей на мармеладный батончик, старается быть спокойной, только все равно – дремавшая годами злоба просыпается, закипает, доводит до дрожи.
В этом поселке речного пароходства она ненавидела все. Они с матерью – отец оставил их, когда Наде было пять лет – жили в одном из здешних домов, таких же, как все – двухэтажном, с маленькими квартирами, без ванных, туалетов, горячей воды. Газ в ярко-красных баллонах привозили раз в месяц.
Все унизительные неудобства – общий, на несколько домов, деревянный вонючий туалет с большими иссиня-зелеными мухами, вечные тазики на кухне, холодная вода, сводящая руки, общая жаркая склизкая баня – Надя запомнит и возненавидит на всю жизнь. Уехать отсюда за три девять земель, а для начала хотя бы в город. Каждый раз, видя рейсовый номер автобуса – «16», загадывала: в шестнадцать точно, не позже, иначе – конец. Мать работала учительницей в местной школе, ей все обещали улучшение жилищных условий, и она ждала, пока Надя не стала устраивать скандалы: «Меняйся! Продавай! Делай, что хочешь, иначе сбегу, здесь жить не буду».
Поменялись в город, с доплатой, первый этаж, зарешеченные окна, вид на помойку, зато – ванна с горячей водой, в которой можно лежать часами, и туалет, теплый хоть зимой, хоть летом. Мать снова пошла преподавать в школу, Надя поступила в институт, на третьем курсе удачно вышла замуж – через пару лет от обеспеченного, скучного, но не жадного мужа осталась однокомнатная квартирка. Ей нравилось крутить романы, очаровывать мужчин с достатком, но пора было подумать о новом, перспективном замужестве.
С Ромой встретилась случайно, в центре города, сразу оценила новенькую иномарку, а через полчаса уже знала, где живет и работает, сколько получает, каковы планы на будущее. Он нравился ей еще тогда, в школе, но Рома не обращал на нее внимания, предпочитая бегать за блондинистой Верочкой. Верочка же была себе на уме и воротила от настойчивого поклонника нос. С удивлением Надя узнала, что сейчас они женаты и у них уже двое ребятишек. «Даша и Денис», – Рома вытащил мобильник и продемонстрировал ей две детские физиономии, с такими же светлыми волосами, как у Веры. Он весь лучился счастьем, и для Нади этот свет был чем-то вроде красной тряпки для быка.
Она смотрела на Рому и не могла понять: почему он достался Вере? Вере и так в меру счастливой, из хорошей семьи, где были мать и отец, куча добрых и щедрых родственников, где всегда был достаток и даже благоустроенная квартира? Почему ей судьба благоволила во всем? И где справедливость? Рома увлеченно рассказывал что-то о работе, она смотрела на него и уже знала, что делать.
Вползай змеей, очаровывай, околдовывай…
Обменялись телефонами, и она уже через неделю позвонила, попросила проконсультировать как юриста, Рома приехал, они проговорили два часа, вспоминали школу, обсудили всех одноклассников, потом, когда Надя почувствовала, что разговор вот-вот прервется, рассыпалась в благодарностях и комплиментах, попрощалась.
Чтобы позвонить через неделю, сообщить, что свалилась с температурой. Рома приехал, температура спала, еще мучал кашель (потом неприятно першило в горле, видимо, перестаралась), припух нос, слезились глаза (помогла сезонная аллергия). Возлежала на диване в прозрачном пеньюаре с самым невинным видом. Рома хлопотал вокруг нее, приносил чай, резал лимон, бегал в аптеку за лекарствами, покупал продукты. Несколько раз потом звонил, извинялся, что не может навестить. Все же приехал, когда она уже выздоровела, и разыгрывала депрессию. Рыдала взахлеб, рвалась покончить жизнь самоубийством. Так Рома первый раз не ночевал дома.
Нет, ничего такого не было. Плакалась ему до утра в жилетку, поведала о трагедиях своей жизни, коих было немало. Больше всего сожалела об аборте, забеременела, еще будучи замужем, но муж ей надоел, хотелось чего-нибудь, вернее, кого-нибудь новенького, а куда с ребенком? Сделала аборт, супругу сообщила, что беременность была замершая, не развивалась. Муж пожалел и одарил квартирой. Рома тоже пожалел, успокаивал, как мог. А она была такой хрупкой, такой беззащитной, такой несчастной. Одинокой, в конце концов. В один из приступов печали они оказались в постели, и после Надя держала его уже крепко. Оставалось немногое – увести от Веры. Она знала, что сам Рома не уйдет никогда, и даже немного погодя, несмотря на все уловки и старания, оставит ее, Надю.
Надо было действовать наверняка – через Веру, та не простит, когда узнает. Слишком гордая, Надя это помнила. Выгонит своего ненаглядного, а куда тому идти – ответ очевиден. Правда, там еще дети, ну это не так важно.
Надя посмотрела на свое отражение в окне автобуса – темные волосы до плеч аккуратно уложены, модный сарафанчик подчеркивает все достоинства фигуры, только вот жарко, макияж поплыл, тональный крем смешался с потом и образовал душную маску, контуры губ стали размытыми и даже тушь оставила следы под глазами. Конечно, так являться нельзя, надо будет поправить где-нибудь по дороге.
Уже въезжали в поселок. Надя была наслышана об изменениях, которые здесь произошли – в результате странных поджогов на центральной улице сгорела чуть ли не половина домов, теперь вместо них построили новые кирпичные пятиэтажки, аккуратные, с цветниками во двориках. Увидела своими глазами, не умилилась, знала, счастливчиков-новоселов немного, остальные все также ютятся в своих бараках.
- Надя? – У калитки стояла Вера, босая, в маечке и шортиках, почти не изменившаяся, похожая на вчерашнюю школьницу, с удивлением смотрела на гостью.
- Надя-Надя. Привет!
- Ты как здесь? Давно тебя не видела.
- Да вот, пришлось по делам приехать. В кои-то веки. Дай думаю, к кому-нибудь из наших зайду, хоть воды попью в такую жару, а никого и нет.
- Ой, заходи, конечно, у меня чай есть холодный на травах, очень вкусный. Или квас. Квасу хочешь? Настоящего, домашнего?
- Лучше чаю, – улыбнулась Надя и перебросила сумку с одного плеча на другое, словно арбалет. Скоро будет весело.
- Мама, а кто там? – во двор выбежали дети.
- Это тетя Надя, мы с ней вместе в школе учились. А это моя дочка Дашенька и сынок Дениска. Даше пять, Денису скоро три. – Девочка, голубоглазая, в белом сарафанчике и панамке, из-под которой – пшеничные кудряшки, протянула руку:
- Здравствуйте!
- Привет-привет!
Мальчик, тоже светленький, словно одуванчик, в одних трусиках, спрятался за маму, но Надя все равно успела заметить, как он похож на Рому. Или на Веру? Вгляделась в девочку. Тоже не понять. Как природа все смешала.
- Проходи. – Надя пошла за Верой по выложенной досками дорожке – старый дом, огород, круглый обеденный стол под деревом, забор, за которым тополя и поблескивает река.
- А у вас ничего не изменилось. Сколько лет прошло? Десять? Все также старорежимно: огурцы, помидоры, морковка, никаких тебе английских газонов или японских садов. И яблоня та же. Помню, пили мы чай под ней в твой день рождения, прости, не помню, в каком классе.
- В девятом.
- Вот-вот. Давненько. Ну, рассказывай, как поживаете?
- Лето здесь проводим, в городе делать нечего, а тут хорошо – воздух, река, свежие овощи. Бегают да купаются целыми днями. А ты как? Рома мне говорил, что встречал тебя. Весной. В городе.
- А больше он ничего не говорил?
- А что, должен был? – вздрогнула Вера.
- Не знаю, – лукаво улыбнулась в ответ Надя, и заметила, что Вере стало не по себе. То ли еще будет, красавица.
- Говорил, ты в центре живешь, менеджером работаешь в крупной фирме.
- Уже начальником отдела.
- Здорово, молодец.
- А ты?
- Лекции в универе читаю. Нагрузка небольшая, стараюсь больше с детьми время проводить.
- Да, детишки у тебя славные.
- Спасибо. А ты не замужем?
- Нет, семейными заботами не обременена.
- Да, ладно, какие это заботы? Больше радость. Ты извини, они тут у меня жареной картошки запросили на обед, я почищу? Ничего? Вот чай, вот блинчики, сегодня пекла, угощайся. – Они расположились под яблоней рядом с домом.
- Спасибо, Вер, ты хозяйка прям на загляденье, и квасок у тебя, и блинчики, и картошка, муж, наверное, не нарадуется.
Надя исподтишка наблюдала, как Вера, словно гончая, пытается учуять опасность.
- Маам! А в бассейне вода нагрелась, можно купаться?
- Можно, только смотри за Дениской.
- А Дениска не полезет, он боится, я его буду брызгать.
- Я тебя сам буду блызгать! Будешь моклая, как лягушка.
- Ладно, играйте, только не шалите.
Даша сняла сарафанчик и ловко залезла в надувной бассейн.
- Мама, я русалка!
- Нет, ты лягушка! – Торжественно объявил Денис, дети стали визжать и обливаться водой, а Вера махнула рукой:
- С ними не соскучишься, то дерутся, то бесятся, то нашкодят, только Рома с ними и управится.
- Да, нелегко тебе с ними.
- А без них еще хуже. – Вера быстро чистила картошку.
- Может помочь?
- Нет, что ты, ты же у меня в гостях. Лучше еще чаю себе наливай. Я тебе варенья принесу. Клубничного. В дом убираю, потому что сразу осы налетают.
Вера, даже не дождавшись ответа, вскочила, ушла за вареньем. Надя смотрела, как играют дети. Уже мокрый Дениска закидывал в бассейн игрушки, а русалка Даша выбрасывала их обратно. На чьей стороне перевес, было непонятно, как вдруг в воду полетел Дашин сарафанчик, а потом и панамка.
- Маам! А Дениска мне одежду намочил!
- А Даша мне в глаза наблызгала!
- Ладно, вылезайте, вытирайтесь, будете мне помогать. Даша сорвет для салата помидоров и огурцов, а Дениска – укроп. Дениска, только рви маленькие веточки, самые маленькие, понял?
- Мама, а сколько помидорок и огурцов?
- Ну, посчитай нас, чтобы каждому было по одной помидорине и одному огурцу.
- Хорошо.
- Надь, ты прости, и поговорить не получается, все бегом-бегом, сейчас картошку на сковородку закину и вернусь.
Вера снова исчезла в доме, детишки с серьезными лицами стали выполнять материнские поручения.
Надя вдруг вспомнила, как они с матерью ходили окучивать картошку. Вставали рано, чтобы успеть сделать основную работу до жары. Шли мимо спящих домов на дальние огороды, оставляли в теньке под деревом квас, еду и принимались за дело. Надя рвала траву, мать огребала темно-зеленые кусты картошки. Сначала кусали комары, потом начинало припекать солнце, мать выпрямлялась, глядела вперед, утешала: «Чуть-чуть осталось». «Чуть-чуть» не заканчивалось ни через полчаса, ни через час. Сквозь перчатки колол руки репей, не поддавался хвощ с тугим корнем, упрямый вьюнок намертво впивался в кусты картошки, резко пахла оборванная сурепка. Даже через перчатки едкий сок растений окрашивал руки в темный цвет.
«Иди, выпей кваску», – отправляла ее отдохнуть мать, а сама продолжала орудовать тяпкой. Ее кожа блестела от пота и уже отливала на солнце розовым. Позади оставались аккуратные ряды, а впереди, до едва видимой метки, палки с полосками – заросшие сорняками кусты картошки.
Надя пряталась в тени, с наслаждением пила прохладный, еще не успевший согреться квас, вытаскивала из пакетика печенье. Она бы так и сидела – минута за минуткой, и никто бы ей ничего не сказал, но видела согнувшуюся фигуру матери, жалела ее, натягивала заскорузлые, уже грязные перчатки и шла помогать.
Скоро начинала болеть спина, пот тек ручьями, Наде было все равно, сколько осталось, она старалась об этом не думать. Назойливо вились вокруг оводы, жужжали согнанные с цветов пчелы.
А потом поле кончалось. Внезапно, даже не верилось. С удивлением смотрели на собственных рук дело, мать улыбалась, хвалила Надю, шли купаться на реку. Вода успокаивала уставшие мышцы, становилось легче. Обедали в теньке, под деревом. Муравьи уже успевали пробраться к печенью, деловито бегали по желтым квадратикам, пробовали на зуб, тащили крошки к себе в муравейник. Надя прогоняла их и терпеливо ждала, пока мать разложит на полотенчике вареные яйца, бутерброды с сыром, колбасу, черный хлеб, помидоры. Сидели, ели, смотрели на реку.
Оглядывали свою картошечку, прибранную, нарядную, и обессилевшие, но довольные, шли домой. Надя скидывала сандалики и ступала в мягкую, бархатистую, похожую на пудру из маминой золоченой коробочки, пыль.
- Надя, ну, почему босиком? Вдруг порежешься? И мыть потом! – А пыль щекотала пятки, и эта бесхитростная ласка казалась самой приятной на земле.
- Дениска, ну что ты принес?
- А что? – искренне удивился мальчик, притащивший здоровый стебель укропа, вырванный с корнем.
- Денис, я ж тебе говорила, что надо маленькие веточки рвать, вот такие. Давай, садись, попробуй.
Насупив брови, наклонив белую голову и высунув язык, Денис стал потихоньку обрывать стебель.
- Ну, вот, молодец. Очень хорошо. – Вспомнила о Наде.
- А как там наши? Видела кого-нибудь? Хотели как-то собраться, да что-то всем некогда.
- Да нет, ни с кем не встречалась. Думала, тут все живут.
- Какое там! Школу окончили и ломанулись, кто куда.
- А слышала, Танька-то Червина Олега развела?
- Слышала. И что хорошего? Залезла в семью, все разрушила.
- А если это любовь? – Надя крутила чашечку, вправо-влево, влево-вправо, сказать-не сказать, еще подождать?
- У Тани? Таня – законченная эгоистка, она может любить только себя, и ты это знаешь не хуже меня. Хорошо еще детей не было, а то росли бы сейчас без отца.
«Без отца». Словно сковырнули запекшуюся тугой ржавчиной царапину и полыхнуло свежим алым. Голос соседки из кухни, сквозь вечерний воздух, повисший в комнате:
- Света, гуляет он, обманывает тебя.
- Всякое говорят, а я слушать буду!
- Смотри, Света, уведет она его, и девчонка без отца расти будет.
Мать зашикала, плотнее закрыла дверь. Надя лежала, смотрела в потолок и думала о какой-то девочке, у которой не будет отца.
Скоро они остались одни, второй раз мать замуж так и не вышла. А Надя, глядя на нее, обещала себе никогда не быть такой простодушной. В простодушии – несчастье, это она теперь знала точно.
- Подло это все, гадко. Галю жаль, она очень Олега любила. Ты же помнишь, со школы.
- Ну, чувства притупляются, опять же быт, проблемы со здоровьем, сколько она от бесплодия лечилась. Это же выматывает все. Олега можно понять.
- Но человек ведь не вещь, не понравилась, износилась – выбросил, поменял. Это жестоко.
- А притворяться лучше что ли?
- Может быть, и лучше. Олег в опасные игры играет. Останется один, будет никому не нужен. Ни семьи, ни друзей. Лучше бы к Гале вернулся.
- А ты простила бы? – Надя перестала крутить чашку и посмотрела Вере прямо в глаза.
- Не знаю. Многое можно простить, если любишь. И горько, и больно, и обидно, но ведь каждый может ошибиться. А это твой близкий человек. Если он запутался, оступился, предал – это беда. И отвернуться от него легко, и гордостью от него можно загородиться, и обидеться. Только своих в беде не бросают, как говорит Рома.
Да, с годами все меняется, отношения другими становятся, иногда уже не семья – так, стены, существование по инерции, все формально. Привыкли люди жить рядом, хотя друг другу не интересны. Тут может и есть оправдание, если взял и ушел – не знаю…
А ведь бывает семья живая, люди любят, искренне нуждаются друг в друге, поддерживают, помогают, воспитывают детей, и каким нужно быть человеком, чтобы туда залезть, всех поссорить, все разрушить? Настоящая семья – она же в Вечность…
- Мам, расскажи про кукушечек. – Они сидят вдвоем у окна, не включая свет, наблюдая, как заканчивают день соседи: вот, дядя Коля вернулся из порта, а дед Степан, наоборот, пошел сторожить лесопилку, тетя Ира с первого этажа загоняет домой своих упрямых подростков – Валеру и Славу, баба Липа несет тяжелые сумки с огорода, а под ногами вертится и лает ее маленькая собачонка Бэлла.
– Сначала выпей молока, тогда расскажу.
Надя бежит босиком на кухню, берет свою кружку с голубыми незабудками, быстро пьет. Пришел вечер, и будто невесомо вышла из берегов река, заполнила окрестности сиреневым цветом, потом кто-то сверху добавил чернил и рассыпал повсюду серебряные бусинки фонарей. Там, на небе, невидимые жители тоже пьют молоко – вот и луна донышком от стакана, и следы нечаянно пролитого на воде, наверное, собираются спать.
- В одном большом городе жил-был капитан. Однажды отправился он в долгое плавание на север, в далекие, холодные края, где дуют сильные, ледяные, безжалостные ветра, дуют без остановки, приносят колючий снег и не дают прийти теплу. Долго плыл капитан, а потом его корабль пристал к маленькой деревушке. Пошел капитан по улицам, среди сугробов, а людей нет – уехали в теплые земли счастья искать. Хотел было он дальше плыть, вдруг слышит – плачет кто-то, тихо, жалобно. Посмотрел, а в снегу сидят две птички, две кукушечки – большая и маленькая, пожалел он их и взял с собой, отогрел, накормил, напоил, и превратились птицы в девушку и девочку. Стали они ему женой и дочерью. И жили они долго и счастливо.
- Пока злая ведьма не заколдовала капитана, да?
- Да, – вздыхает мать, и старается скорее уложить Надю спать, чтобы поплакать на кухне, погоревать в одиночку, зная, что никто не придет утешить, не спасет из ледяного плена одиночества.
Отец привез мать с севера, из-под Салехарда, познакомились случайно, и виделись всего ничего, но на обратном пути она уже ехала с ним. Был он не капитаном, а механиком на самоходке. После развода он еще приезжал какое-то время, потом новая жена запретила, сказала, что с него и алиментов довольно. А что Наде были алименты – она тогда ничего не понимала в деньгах, ей был нужен папа, папка, ее любимый отец, чтобы рассказывал про кукушечек, чтобы ждать его из рейсов на берегу, вместе разворачивать подарки, вместе книжки читать, неважно что, главное – чтобы рядом, а он деньгами откупался…
- Мама! Дениска меня прутом бьет, – мальчик гонялся за сестрой, размахивая стеблем укропа.
- Дениска, ну, пожалей ты Дашу, зачем ты ее обижаешь?
- Это не Даша, это лошадка!
- Дениска, вот придет папа, и я все ему расскажу.
- Папа плидет и тоже будет в лошадку иглать.
- Так, давайте идите руки мойте, сейчас будем обедать. Даша, проверь, чтобы Дениска хорошо руки помыл.
Посмотрела через забор, на берег – река оглянулась на посторонний взгляд, а, может, просто вскинулась волной на ветру. Вон там, на желтом песке загорали они когда-то, сидели с удочками на берегу, жгли костры, пекли картошку, катались на лодках.
Вон там, напротив кривого тополя, она однажды лежала после купания на животе и слушала, как стучит сердце. И было непонятно – чье, то ли сердце реки, то ли ее, Надино, сердечко. Она вслушивалась и казалось, через миг откроется какая-то тайна, и все в жизни будет хорошо. Небо, река, стрижи, ветер, тополя, песок. Мироздание было соткано просто, она могла бы понять его и стать счастливой. Но не случилось.
Сердце с годами стало покрываться жесткой кожурой, в нем уже не билась река, не шумел ветер. Сердце вдруг оказалось чем-то вроде детского секретика – цветное стекло, под ним – блестящая фольга от конфеты, белокрылая ромашка, золоченые пуговки, все засыпано песком и забыто навсегда.
- Вера, ты на меня не накрывай, я пойду. Пора мне.
- Пойдешь? Толком как-то и не поговорили.
- Ничего, в другой раз. До свидания, дети, кушайте хорошо, слушайтесь папу и маму. Пока, Вера!
Надя ушла, и будто лопнула туго натянутая тетива, все это время звенящая едва слышно. Вера вздохнула с облегчением. Кто приходил к ней – милая, любопытная одноклассница или самая коварная ведьма в мире? И кто победил? Она или та, другая, с темным сердцем и черной душой?
Вера обняла детей, поцеловала их в светлые, льняные головенки, пахнущие летом, медом, молоком. Запах этих макушек был самым сладким, самым родным на свете. Сейчас уткнуться бы мужу в плечо, злиться, винить, наплакаться всласть и простить. Пусть только вернется.
Надя вышла за ворота, повернула было в сторону автобусной остановки, потом передумала – сняла босоножки, ступила в мягкую придорожную пыль, ласковую и шелковистую, как в детстве, и зашагала к реке.